Жительница села Шилокша. Стержень нашей «Пятницы». Начитанный, очень эрудированный, нестандартно мыслящий, по общепринятым меркам, человек. После окончания сельской школы поступила в Кулебакский металлургический колледж на обработчика металлов, по сложившимся жизненным обстоятельствам курс не закончила. Но и в школе, и в колледже зарекомендовала себя, как дисциплинированный, ответственный, творческий человек с активной жизненной позицией. После смерти мужа воспитывает одна сына, который в данное время учится в Выксунском духовном училище. Ксения – творческая личность, пишет глубокие философские стихи; является участницей региональных конкурсов и проектов. Пробует себя в прозе.
Картонный дом
Я в коробке из-под обуви.
Мой периметр 5х8.
У меня на запад проруби –
Два окна в сырую осень.
У меня на стенах ватманы
Кнопками вдоль-поперёк…
Сероводорода атомы
Подпирают потолок.
На стенах свои признания
Я рифмую снизу вверх,
Как на спицах бабка старая
Внуку вяжет пуловер.
Лицевая, две изнаночных,
Накид, вместе две петли…
Что в окне, что в доме градусник –
Однозначно – минус 3.
За окном дожди. И в комнате
Пахнет мокрою листвой…
Вы мне в вены осень колете
С пожелтевшею тоской...
Наркотически подавлена,
Мерю я диагональ.
Из угла (по схеме Дарвина)
Я вжимаюсь, как сухарь.
Монотонно деградирую,
Траекторию черчу,
Проживая жизнь пунктирную,
Я в углу зажгу свечу.
Я не буду биссектрисою
Угол надвое делить,
Где в картонносерой плесени
Паук тянет свою нить
Через комнату на ставни,
На бумажный крепит клей…
Дождь по крыше, будто камни…
В моём доме нет дверей.
В моём доме жизнь картонная.
Врезать некуда замок.
На коленях пред иконою
Я в коробке для сапог…
Приветствие дождя
Сегодня был солнечный вечер,
Дождь крапал на низкие крыши:
То дробью, то мелкой картечью,
Как мелкий чумазый воришка.
Обстреляны дождиком в парке
Скамейки и все «мухоморы».
Пугались, как газовой сварки,
Пичуги, как мелкого вора,
Искрящейся заводи пруда,
Играющей солнечным светом…
Дождь взялся вот так, ниоткуда, –
Пришёл поздороваться с летом.
Два потолка
Я начинаю жизнь с нуля.
С новым именем и местом жительства.
Затяжной прыжок с моста…
Его величество
Случай изменил мой ДНК,
Обратил в венах течение…
В моей комнате два потолка,
Два золотых сечения.
Сижу на одном в центре комнаты,
обхватив колени,
Под колпаком тусклой лампочки.
Прямоугольная комната…
Прямоугольные фоторамочки…
Устремили на меня свои взгляды
"Люди Икс» в чёрно-белой гамме…
Я ломаю мозг: «Боже, мама!..»
Мысль моя в голове полигамна:
Чем так жить – лучше ложку яда!..
Засыпаю опять в бреду
В промокшей рубашке от пота,
Позабыв на столе про еду…
Я – Никак!
Я – Нигде!
Я – Никто-то!
Для прохожих – человек-невидимка,
Выбившаяся из стада молекула…
Чей-то окрик:
«Димка!..» -
Мою спину насквозь! Вектором!
Может это начало зачатия?!
Я себя самого вынашиваю,
Через боль, через апатию…
Димка? Дмитрий? Я спрашиваю,
Себе задаю вопрос и брожу по улицам.
Меня штопает мелкая изморозь,
До костей заставляя сутулиться.
Я копаюсь в задворках памяти –
Я рожаю себе своё прошлое.
Может мама звала меня Митей?
Говорила: «Мой милый, хороший мой!..»
Слякоть в сознание, сырость лишь.
Нет людей на моей улице…
Заболевание – черепномозговыкидыш…
Точно знаю – я в прошлом сутулился…
Задёрни шторы
Задёрни шторы. Поставь диск.
Чтоб так, негромко, а едва…
Я скомкаю последний лист
И промахнусь опять ведра.
Застоянный азот встряхни,
Впусти в окно немного ветра.
Вдоль-поперёк своей души
Я намотала километры.
По узкой комнате шагами
Я жизнь измерила, чеканя.
Исписанные оригами
На крышке старого рояля.
Моё пространство – стол, окно…
Где есть офсетная бумага.
Где я сплетаю волокно
С заплесневелой терпкой влагой.
Не беспокойся, я в себе.
Плесни в бокал немного «Мэри».
Мой сжатый мир в одном окне
Ещё не номер в «Англетере».
Дому моей бабки Ани посвящается
Осиротел твой дом… Один.
Слеза стекает с глаз-окон,
Дым не идёт из труб-кадил
Ни в шесть утра, ни перед сном.
Помятый вид береток-крыш.
Не достаёт листа железа.
Наверно, ветер, хитрый лис,
Себе на фартучек отрезал.
Перекосило весь фасад,
Как на лице троичный нерв.
Устлал ковром пустырник-сват
Тропу из сорняковых – стерв.
Врастают столбики-грибы
От временнОго молота,
Ища поток живой воды,
Как клад с сусальным золотом.
И смотрит дом из-под бровей
Отёкшими карнизами.
От отложения солей
Суставы-брёвна сизые.
Он стал хронически больной.
Без имени и отчества.
Осиротел, припал хромой
На палку одиночества…
Мать антоним войнам
Ты взрослая, но не совсем:
Пока на свете живы мамы,
На циферблате жизни – семь,
Ни годом больше нам не станет.
Мы дети вечные для них,
Пусть даже в наших косах проседь,
И бабушкою раза три
Уж мы украсили их осень.
Слово «мама», как родник,
На разных языках земли,
Оно одно против стоит
Всем страшным действиям войны.
Дающая всем людям жизнь,
В противовес вселенской злобе,
Она зубами будет грызть
За выношенное ей в утробе.
И только на её плечах,
Как на хорошей конской тяге,
Не зная страха, шли в боях
Солдаты, подминая ягель.
И только на её плече
Мог, не стесняясь, солдат плакать.
Она с щитом, с мечом в руке,
Пугала обречённый запад.
И чтобы детство нам продлить
И войны отодвинуть дальше,
Давайте Мам боготворить,
И посвящать Победы марши!!!
Вы все ушли...
Вы все ушли, осталась я одна,
Как будто шумно не было на кухне,
Не пили чай до самого утра,
Не спорили так, что во рту сохло.
Вы все ушли, захлопнула засов:
«Пока. Спокойной ночи. И до завтра.»
Лишь только монотонный бой часов
Мой тесный мир разбавит своей арфой.
Под эту музыку уже не первый год
Одна я засыпаю в целом мире;
То замедляя, то ускоряя ход –
Часы, как сердца стук при аритмии.
Минутой ранее здесь лился чей-то смех,
Как с гор пологих чистая вода;
Не стало вас, как не было, и нет,
Вы все ушли, осталась я одна.
Видно, одиночество – мой Друг,
И я учусь с ним говорить на равных,
То про себя, а то бывает вслух,
То вспыльчиво, то соразмерно плавно.
С ним смотрим друг на друга тет-а-тет,
Компанией своей вполне довольны.
А вы ушли, и вас со мною нет,
Но есть со мною Тот, кого встречаю хлебосольно.
Вы все ушли, а я уж не одна.
Жизнь после запятой
Сосчитай звёзды в ночь на субботу
И подели на скорость света в дождь.
Не спи!
В зародыше убей зевоту,
Вбей в центре неба "на 120" гвоздь.
Измерь диаметр кухонной тарелки,
Не доедая пригоревший плов.
В часы,
когда бегущие по кругу стрелки
Под тихий разговор из душных слов
Замрут в шпагате цифр -
"двенадцать" против "шесть" -
Поделят жизнь на "до" и "после" вкратце,
И ты изъеденою молью шерсть
Поставишь на ночной режим сваляться.
Выпиливая площадь в два гектара -
Все кольца посчитай на свежих пнях,
Прибавь все кольца на пнях старых
И возведи в шестые степеня.
Неоднородную ночную массу -
На вбитый гвоздь над рощей той...
А что стечёт -
жизнь "Пи" под хлебным квасом
с осадком после запятой.
Коляда! Коляда!.. или Взаимовыгодный обмен радостя
Ксения Калина 2
Не успели закончиться новогодние праздники – на носу Рождество. Мы с девчонками из поэтического объединения «Пятница», созданного в нашей библиотеке, решили встряхнуть народ и по мере сил отмотать время назад, лет эдак на сто, чтобы показать народное творчество и досуг наших дедок-бабок через рождественские колядки.
Долго мы собирались. Аля – наш заводила, она же (прости, Господи!) «настоятель» нашей библиотеки и, пока ещё маленького, краеведческого музея, накопала нам сряду, которую ей отдавали жители села для музея. Это – репсовые юбки и сарафаны, приталенные меховые тужурки, красивые яркие подфатки…
И вот, когда всё было найдено и выучены стихи и колядки, на календаре уже было десятое января. Народ отгулял вторую волну новогодних праздников и лежал перед экранами своих сорокадвухдюймовых телевизоров, переключая программы и не ожидая никаких сюрпризов.
А «сюрпризы», как только стемнело, в русских народных сарафанах, обязанные в расписные полушалки и… в масках (да, да, именно в карнавальных масках, которые закрывали наши лица полностью, оставляя открытыми лишь глаза и рот!), в замешательстве стояли посреди улицы. Было очень страшно, как примет нас народ, уставший от длительных праздников, фейерверков и салютов, а тут ещё и мы: «Здрасьте вам!..»
Но отступать было некуда. Набравшись смелости, мы вошли в первый дом:
- Коляда! Коляда!
Отворяй ворота!
Открывай сундучок,
Подавай пятачок!..
Приём был хороший. На удивление нам очень обрадовались и в благодарность одарили коробкой шоколадных трюфелей, чем обрадовали и нас. После удачного начала мы побежали шибче, перебивая друг друга, к кому теперь пойдём.
- Коляда! Коляда!..
Надо было видеть лица людей, которые долго не могли узнать нас в этом кричащем и гогочущем пёстром клубке, не понимая, в чём дело. Но принимали нас очень хорошо – благодарили конфетами, пряниками, пирогами, лепёшками, в одном доме нас угостили даже свежевыпеченным лавашем. Многие приглашали за стол выпить крепкого хорошего самогона или душистой ягодной настоечки. Но мы, конечно же, вежливо отказывались, отшучиваясь тем, что градус не понижаем. И это было правдой. Лишний допинг нам был ни к чему – нас и так адреналинило по полной.
- Коляда! Коляда!..
- Это кто? Вась, посмотри! – кричала жена своему мужу, который уже спешил из соседней комнаты и, вытаращив глаза, стоял перед нами, как маленький ребёнок перед Дедом Морозом.
Да, кстати, о детях… С ними не всегда выходило однозначно, кто радовался и смеялся, а поменьше начинали плакать и прятаться от нас за мамкину юбку. Здесь мы снимали свои маски и успокаивали ненароком испугавшихся детей.
- Коляда! Коляда!..
- Ой-ой, сейчас, сейчас… – начинала кружиться в весёлом переполохе хозяйка, ища свой кошелёк с мелочью.
- Коляда! Коляда!.. – не унимались мы, гогоча и притопывая.
- Ай, да, девки! Ай, да, молодцы! – провожали нас такими восторженными репликами хозяева, а мы уходили, хлопая дверью, оставляя обескураженных домочадцев в приподнятом настроение.
Проходя с частушками и песнями мимо продуктового магазина, мы решили заглянуть туда:
- Коляда! Коляда!..
Продавцы тоже долго не могли прийти в себя, даже после того, как узнали нас. А мы не унимались:
- Коляда! Коляда!..
Когда до них дошло, что мы так просто не уйдём, они щедро насыпали в наш мешок разных конфет.
- Девчонки! – сделав умное лицо, крикнула одна из продавщиц, когда мы уже собрались уходить, – это ведь грех, колядовать-то! Придётся вам на Крещение в проруби купаться!
Мы согласились с ней. Чего греха таить, сами знали об этом. Купаться, так купаться!
- Коляда! Коляда!..
Так с песнями и прибаутками мы обошли больше половины села. По-хорошему устав, но не растратив ещё запал, мы всё-таки решили сворачивать нашу фольклорную деятельность. Тем более девчонки промокли уже в валенках, и подолы наших сарафанов промокали не одну снеговую жижу.
Замыкая круг нашего трёхчасового похождения, мы напоследок зашли к нашей алтарнице, Алиной тётке, Надёнке, так её зовут в народе прихожане нашей церкви, несмотря на её внушительный возраст.
- Коляда! Коляда! – начали мы ещё в сенях, а когда вошли в избу, встретились глазами с самой хозяйкой и отцом Михаилом, нашим священником, который часто останавливался у неё переночевать.
Надёнка засуетилась. Меня она узнала сразу. Забегала, принесла большую горсть сладостей.
- Ой-ой-ой! А ты чего Алю-то не взяла? – спросила она меня, потому что знала, что мы с Алей, как «Тима с Машей», всегда вместе.
- Не хочу с ней добычей делиться! – мы с девчонками хихикали, понимая, что она не узнала Алю в маске.
- Ну, клярвы! Во дают!
Шутки шутками, но каждый из нас понимал – на нас смотрит батюшка.
- Колядуете, значит? – со свойственной ему всё понимающей и всепрощающей улыбкой спросил нас священник.
- Ага, – только и смогли мы ответить.
- Ну, ну… – всё так же любя, светился наш отец Михаил.
Ни намёка на греховное времяпровождение, и как следствие всего этого – неизбежность страшного суда, от батюшки не последовало. Нет, он не тыкал нас, как котят в нагаженное место, но уходя, каждый ощущал себя «усатым, полосатым». «Ибо ведаем, что творим». Всего лишь тихое «Ну, ну» было эффективнее всяких длинных проповедей и нравоучений. Потому что в его взгляде читалась отцовская любовь к нам, к его пастве. Только сильно любя можно, поглаживая по голове, вразумить и направить на путь истинный. «Ну, ну»…
А мы вернулись туда, откуда начали, на нашу «базу» в библиотеку. Вытряхнули всё содержимое из мешка на стол, получилась большая гора всякой всячины, которую мы решили немедленно уполовинить, уплетая за обе щёки пироги с молоком и делясь радостными впечатлениями…
Может, мы и нагрешили в этот морозный зимний вечер. Но эта доза улыбок, которыми нас одаривали сразу такие родные жители нашего села, перекрывала все сомнения!
- Коляда! Коляда!..
Эти преображения лиц из кисло-скучных в светло-радостные не сравнить ни с чем!
- Коляда! Коляда!..
Этот задор и веселье, которые мы приносили с собой вместе с клубком холодного воздуха в чужие дома, возвращая людей к своим истокам, к своим корням, мы не забудем никогда!
Было шумно, весело, тепло и сладко.
А ещё мы ощутили на себе любовь Господа нашего через короткое с улыбкой «Ну, ну…»
Когда деревья были большие...
Всё в детстве было другим: и деревья были выше, и речка шире и глубже, и совхозный бык был большим и пырячим. Только, как мне помнится, цыгане всегда были такими, как и сейчас: вечно выгружаются с большими сумками, набитыми разным тряпьём, и идут по двое от дома к дому, набиваясь своим товаром: Когда мне было лет шесть-семь, меня пугали этой неоднозначной национальностью, что крадёт маленьких детей. А так как я была смуглая, то первой стояла в ряду, на кого падёт их неподдельная заинтересованность. Это сейчас я понимаю, что я с таким же успехом могла бы подойти под описание к десятку других народностей, заселяющих нашу необъятную Родину: молдаване, грузины, осетины, армяне и т.д., и т.п. Но… Украсть ребёнка или увести лошадь со двора могли только вечно кочующие цыгане. А тот факт, что у меня чёрные глаза и смоляные волосы, был более чем убедителен.
Однажды летом, выглянув в окно, где в переулке отец с матерью пилили вручную дрова, я вдруг увидела, что возле них присели цыгане – цыган и цыганка с большой сумкой. Они о чём-то разговаривали с моими родителями и смеялись. Я жестами поманила мамку и начала медленно сползать с подоконника, а потом бегом рванула на крыльцо. Страху моему не было предела: « Как бы меня не увидели, такую подходящую для них… Надо срочно прятаться!». Подошла мамка и я спросила её, о чём они там говорили.
- Спрашивают, нет ли у нас маленьких детей, похожих на них. Предлагали папке поменяться на новую рубаху.
Мои страхи оправдались.
- А вы чего сказали? – стуча зубами, поинтересовалась я.
- Папка не согласился. Зачем? У него есть рубаха.
Меня это немного успокоило, но всё-таки сердце было не на месте.
- Мам, а Валька, наверное, не успела спрятаться, и её утащили, - решила я, вспомнив про свою двоюродную сестру, живущую на другом конце села, обладательницу карих глаз и чёрных вьющихся волос.
- Наверное, – с улыбкой ответила мне мамка.
Я ещё посидела немного рядом с ней и сказала, что проголодалась и пойду поем. Здесь нужно уточнить, что в детстве я вообще ничего не ела и могла целый день пробегать, проиграть с ребятишками на улице, не вспомнив про еду. А тут…
- Ну, иди, - сказала мамка, не заметив вселенского страха в моих по-цыгански чёрных глазах, и не слыша стука сердца, вырывающегося из моей груди.
А я побежала домой и, сидя в засаде у окна, наблюдала, чем закончится сделка русских с цыганами: «Только бы не передумал папка насчёт рубахи! Только бы не передумал!..»
Сегодня всё другое… Деревья, которые были большими, спилили, они, видите ли, таят в себе опасность – своими раскидистыми ветками могут оборвать электропровода. Речка обмелела и во многих местах поменяла русло; здесь тоже не обошлось без человеческого вмешательства в жизнь спокойной речушки, обвивающей узкой лентой небольшое село. А быки? Дак, их совсем не стало, как и не стало совхоза вместе с совхозным стадом. И коров «огуливают» теперь приезжие « из-за бугра» осеменаторы. А вот цыгане, тем ничего не стало – ездят, как ездили – они вне системы, вне закона. Только сейчас сфера их деятельности расширилась, кроме продажи тряпок собирают ещё металл и старые аккумуляторы. Лошадей вот только теперь не украдёшь – сталось их на четыреста дворов три головы. А ведь когда-то через дом была гнедая или вороной.
Последнее время, встречая где-то цыган, невольно останавливаешь на них свой взгляд. На их руках всё чаще можно увидеть маленьких детей с чисто славянской внешностью, будто сошедших с полотен Маковского, с пшеничными волосами и цвета неба глазами…
Всё другое…
Но и сейчас родители, не задумываясь, подпугивают своих непослушных чад для порядка и, просто, ради смеха:
- Смотри, вот позвоню в милицию! – при том, что уже года три, как переименовали в «полицию», выросшие на «милиции», так и говорят. – Пускай заберут тебя, будешь знать!
Нахалёнок пугается и говорит, что больше не будет.
Да. Появилось ещё одно укрощение для непослушных детей. Ювенальная юстиция.
- Сейчас приедут Тёти, увидят, как ты не слушаешься свою маму, как разбросал по всему дому игрушки, нарезал снежинок, разрисовал все стены красками… и заберут тебя!
- Нееет, мам! Я больше не буду! Прости меня, пожалуйста! – плачет малыш, не понимая, что же он такого плохого сделал; он же просто хотел порадовать свою мамочку и сделать ей приятный сюрприз. По детским щёчкам текут слёзы и сердце бешено бьётся в его груди. Ведь ребёнок безоговорочно верит взрослым и страх его огромен. Куда тут цыганам тягаться с органами, блюдущими порядок и «защищающими права ребёнка»! Есть люди «почерней и покучерявей»…
Р.S.
А мне на всю жизнь запомнилась та рубаха, в которой отец в тот день пилил дрова: плотная бязь болотного цвета с рисунком «мелкие вишенки». Очень уж она мне нравилась. И совсем нестарая, чтобы менять её на новую взамен на маленькую чумазую девчонку.
|